Липкий Б. О жизни и произведения Тараса Шевченко

1. Примечания

Богдан Липкий

Знакомство с Мартосом и первое издание «Кобзаря». - ценная украинская книга. - Мощное впечатление. - «Кобзарь» и Цветок. - «Кобзарь» и российская критика. - «Неистовый Виссарион». - Гоголь о Шевченко. - Украинская литература первое и теперь. - Не должно быть двух мнений. - Вес родного слова. - Котляревский и Шевченко. - Безпримирна появление! - Второй портрет Шевченко. - Овидию метаморфозы! - Штернберг и немцы. - Знакомство с произведениями Гете, Шиллера, Вальтера Скотта и Кернера. - Леонард Демский. - «Гайдамаки». - Критика. - Предсказание и действительность. - «Гайдамаки» и польская критика.

К концу 1839 пизнався с Тарасом в Гребенки помещик с Полтавщины, Петр Мартос и бывал в его квартире на Васильевском острове. Шевченко согласился нарисовать его портрет акварельными красками. Придя раз на сеанс Мартос припадково поднял с земли кусок записанного бумаги и прочитал на нем слова:

красной гадюкой

Несет Альта вести,

Чтобы летели крюки с поля,

Ляшко-панков есть.

Слово по слову - показалось, что Шевченко не только рисует, но и стихи пишет. Имеет их полную ящик под постелью. Мартос заинтересовался поэтическими произведениями бывшего крепостного. Попросил их у Шевченко, прочитал, увлекся и понес - к кому же бы - как в известного украинского поэта Гребенки? [Гребенка знал пожалуй уже перед тем Шевченко произведения, потому что 18 XI.1838 писал он в Цветки: «здесь один земляк Шевченко, что за упорный писать стихи! Как что напишет, так только цмокны и ударь руками по бедрам ... »Но, к сожалению на издание отсих стихов видимо не было денег.] Этому-то припадком обязаны ценную украинскую книгу -« Кобзаря ».

Появилась она на средства Мартоса в Петербурге 1840 Небольшая, нарядная книжечка с рисунком Штернберга - кобзарь и мальчик. Напечатано в ней:

Думы мои, думы мои, беда мне с вами. - Перебендя. - Екатерина. - Тополя. - Зачем мне черные брови, зачем карие глаза. - К украинскому писаки. (К Основьяненко.) - Иван Подкова. - Тарасова ночь.

Немного, а между тем как много! Тяжело найти вторую книгу в мире, чтобы для судьбы народа имела такое большому значение, как «Кобзарь» для Украины. Это было что-то так неожиданного, нового, то так глубоко из души народа добытого, что следует опереться его силе. Этот «Кобзарь» прямо чудеса творил. Сонных будил, сбитых из народной пути на правую дорогу обращал, старым грешникам усыпленную совесть будоражил, равнинах трубой гремел. Каждый из нас слышит это по себе, что это за книга! Даже господа, которые «терпеть не могли украинского языка», не только охотно слушали Тараса слова, но и слезами заливались. Безразличие к родному слову исчезала, розвиювалася, как мгла, когда солнце взойдет.

Действительно, как будто солнцем, был «Кобзарь». Лучше всего это мощное впечатление от Тараса дебюта выразил один из украинских вельмож, старый писатель Квитка. Ему, как говорил - аж волосы на голове поднимался, когда читал «Кобзаря», «я его прижал к сердцу, потому что очень уважаю вас, и ваши мысли крепко ложатся на душу».

Действительно крепко ложатся на душу народа произведения Тараса Шевченко, а волосы на голове и поныне поднимается нам и врагам нашим. Врагам - в голову, что они с Украины делали, нам из-за того, что мы так богато еще не сделали, из того, что нам делать велел «Кобзарь».

Совсем иначе стрела «Кобзаря» тогдашняя русская критика. «Появление Кобзаря в печати, - говорит М. Чалый, - радовались российские критики единодушно насмешкой над украинским языком и народностью». Не отстал от того группы даже самый светлый между ними «неистовый Виссарион» (Белинский), не зжахнувся сказать: «хорошая литература , которая только и дышит, что простоватостью крестьянского языка и дубоватостью крестьянского ума »I неудивительно.

В. Г. Белинский

Русская литература этих времен перенято была салонной атмосферой, а от Шевченко стихов веер селом и крестьянином - «несло дегтем», - как выразился Гоголь, Гоголь, которого так высоко ставил Тарас! Она шла в разрез с устремлениями западники, а русские славянофилы, пока также не имели повода радоваться им, потому что была в ней для того славянофильства наибольшая опасность - видимый сепаратизм. Как справедливо говорит Ефремов, «наши писатели полтавско-харьковской школы со своей невыразительностью в национальных взглядах и политическим консерватизмом могли использоваться под одной крышей даже с такими неопределенными господами, как издатель обскурантного« Маяка »Бурачок».

Деятельность Шевченко вывела дело с такого невыразительного положения. Вопрос стал ребром: имея такие таланты, как Шевченко, украинская литература должно будет идти своим отдельным путем, развиваться с себя и для себя и в процессе развития, видимая вещь, одтягаты часть литературных сил от российского литературы, что привыкло уже с мыслью о своей универсальную вес для всей России [Сергей Ефремов. История украинской литературы. Стр. 269] ". Inde ira! К счастью, Шевченко не очень то и беспокоился неблагосклонным положением русской критики. Он сказал себе «хотя и мужицкий, чтобы поэт» и вскоре на совет, чтобы понехав свою мертвый язык, а писал, как Гоголь, по русски, даст в предисловии к «Гайдамаки» знаменитую службу:

« Спасибо за совет!

Теплый кожух, только, жаль,

Не на меня шит,

А разумное ваше слово

Ложью подбитый. »

Шевченко знал тогда вес родного слова и слово это хотел положить на страже народа. - И положил! В его «Кобзаря» дело литературного языка у нас, мимо Котляревского, была неришена, можно было перечитися, как нам писать и такие споры шли; после его не должно было быть двух мнений. Он словом, как мечом, рассек этот узел. Умер Котляревский, автор «Энеиды», а на его месте становился Шевченко, автор «Кобзаря».

Котляревский смеялся, Шевченко плакал, тосковал, мертвых будил, живых порывал, облака ломал. Пожалуй НЕТ поэта, которого первое выступление было бы такой успех, такое значение, такой вес; НЕТ поэта который бы так скоро, автодидактно, почти без подмоги вышел на такие вершины, на которых появился Шевченко в «Кобзаре». Недавний крепостной и неуч попадает в общество свободных високообразованих людей, преимущественно иностранцев, москалей и поляков и не затрачивает народного чувства, вокруг себя видит чужую культуру, а не затрачивает задатков своей родной, познает чужие литературы и не поддается их влиянию и еще и свою пускает на новый широкий путь, слышит вокруг чужой язык, а свою поднимает на высоту совершенной литературного языка, живет несколько лет среди победителей и не поддается им, а начинает борьбу Давида с Голиафом.

Безпримирна появление!

Как же сменяется теперь портрет сего выемочного мужчины. Это уже не чумазый мальчик, а не подмастерье, запачканий краской, крепостных, готов в любую минуту исполнить какой бы приказ своего господина-помещика, а мужчина, сознательный своего достоинства, высокого таланта, большой задачи.

Высокий лоб, глубоко осажденные, темно-серые очи, небольшие, полные, резко выкроенные уста, буйная, на левый бок причесанная шевелюра, лицо и усы выбритые, лишь около ушей оставлен небольшие, темнорусыми, как и волосы, бокобороды. Тщательно одетый, с платком высоко (как тогда было в моде,) под ковниром связанной. Несмотря на полы своего блестящего плаща он думал

давно я в замазаны халате, а не решался о такой наряд и думать, а теперь! Сотню рублей выбрасываю на вот такой плащ! Просто Овидию метаморфозы! А то бывало разживешься как нибудь полтинник и несешь его в раек, не разбирая, который там спектакль; за полтинник было по вкусу нарегочуся и горько наплачуся, да так, что другому и за всю жизнь его не придется так плакать и так хохотать. Давно это было? Не далее как вчера - и такая перемена! Теперь уже я не иначе иду в театр, как в кресла, и редко беру место по креслами. А смотреть иду не так, на что случится, а иду или на бенефис, или выбирая спектакль хороший [Художник. Ibidem стр. 593].

Кроме Брюллова он очень близко живет теперь с художником Штернбергом, Немцам, с которым проживает на одной квартире, и который внедряет его в почетные дома немецкие в Петербурге. «В субботу в Йоахима, а в воскресенье в Шмидта и к Фицтума. Вы видите, что все мои знакомые - немцы, но какие красивые немцы. Я просто влюблен в отсих немцев [Ibidem стр. 587] ". В Шмидтов приходит ему в голову строить литературные вечера. После чая читают.

В первый вечер Шевченко, второго Штернберг, на изменение. Тарас знакомиться с произведениями Гете, Шиллера, Вальтер-Скотта, Кернера, слушает Моцартовои сонаты, Бетховенового квинтета, ужинает в ресторане с Карлом Павловичем, часто друг - друга навещают, или идут гулять на острова Петровский и Крестовский, чтобы там рисовать черную ель, или белую березу. Бывает также у поляка, Леонарда Демский, у которого есть хорошая библиотека греческих, римских, немецких, французских и польских авторов - между другими «красного историка» Лелевеля.

«Бедный Демский - пишет спустя Тарас - не дождался и пока лед на Неве двинулась - умер - яко сущий праведник, тихо, спокойно, как уснул.»

И тогда Тарас составил ему на груди охолоднили руки, поцеловал в зимне лоб и закрыв покрывалом, пошел заботиться похоронами, как самаритянин. Позвал попа из церкви св. Станислава, с сторожем взяли убогую гроб и отправились в дальний путь.

Для Шевченко дружба была заедно, чем большим, искренним, уважаемым.

Отсих несколько цитат Знакомить нас несколько с тогдашним Тарасом, и чтобы его портрет в полный рост можно себе положить перед очи, чтобы видеть, как он рос с казачка-крепостная у поэта-великана на это надо бы гораздо больше материала, чем тот, которым мы сейчас Располагаем. Процесс роста каждого великого человека - вещь необыкновенно трудное для историка, у Шевченко тем труднее, потому что он вырос невероятно скоро, нагло и среди выемочных обстоятельств.

Подписной билет на «Гайдамаки»

О чувствах сил, о сознании высокого развития, свидетельствует тот факт, что он так скоро после своих первых литературных опытов решился на такое дело, как большая историческая поэма «Гайдамаки».

Чуть-никак чуть выпустил их цензурный комитет и появились они 1841 в Петербурге.

Критика приняла их лучше «Кобзаря» [ «Если господа Кобзаря думают своими поэме принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом они очень ошибаются: их поэмы, не смотрите на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа , наполнены вычурамы и замашками, свойственнымы всем плохим пиит, - часто нисколько НЕ народные, хотя подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, - и следовательно по всем этим причинам - они НЕ понятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующ эго »(Отечеств. Зап. 1842, кн. 5)]. Что говорили читатели на Украине, Шевченко толком не знал.

Неудивительно, что с годом писал Григория Тарновского [Основа. С. Петербург 1862 Май. Стр. 6]:

«Может и там над ними смеются так, как здесь Русские. Зовут меня энтузиастом, сиречь дураком. Бог им из видов! Пусть я буду и мужицкий поэт, лишь бы поэт, мне больше ничего и не надо. »

«Гайдамаки» (смерть старосты)

Когда равнять вот эту ответ на критику Белинского, полную глумления с кобзарей, и плохих пиитив, полную презрения и менторства и бесславием какого-то молодого хахлацького виршописа, то симпатия должен остатися на стороне Шевченко. По Белинским останется одно - примерь, как часто ошибаются даже такие хорошие критики, которым бесспорно был «неистовый Виссарион» и как часто грешат такие хорошие люди, которым бесспорно он был.

Ворожба Белинского, немовто с «Гайдамаки" не будет народу пользы, потому что народ их не понимает, Германии не оправдался. Видно, что Белинский не понимал народа, а понимал его Шевченко. «Гайдамаки», мимо своих незаперечених ошибок, полные жизни, колоритности, энергии, большой образ бунта против несправедливости.

Для самого же Шевченко были «Гайдамаки» взглядом сквозь сон

« На ту Украину,

Где ходили гайдамаки

Со святыми ножами, -

На те пути, что я мерил

Малыми ногами. »

На упреки же польской критики, как бы Тарас хотел в Гайдамаках разбудить кровожадных чувства народа, поэт словно заранее дал очень ясный ответ в предисловии: «сердце болит, а рассказывать надо; пусть видят сыновья и внуки, что родители их ошибались; пусть братаются снова со своими врагами; пусть рожью-пшеницей, как золотом покрыта неразграниченной останется на века от моря и до моря словьянськая земля »

Примечания

Печатается по изданию: Тарас Шевченко. Произведения. Том 1. О жизни и произведения Тараса Шевченко. Кобзарь (до первого ареста). - Киев-Лейпциг: Украинский накладные, [1918? г.] с. 28 - 37.

предыдущий раздел | содержание | следующий раздел

Похожие

Комментарии